Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Гаор был готов думать сейчас о чём угодно, даже «ящик» вспоминать, лишь бы не дать прорваться жгучей, рвущей горло тоске, не завыть от горя и отчаяния, как он выл тогда в Алзоне, чудом выбравшись на берег болота, в котором медленно тонули грузовики его взвода. Они бы проехали, если бы не шальная мина, разметавшая узкую гать. И на Малом Поле, когда утром был полк усиленного состава, почти полторы тысячи человек, а вечером их, уцелевших, построили в сводную неполную роту, на том же месте, откуда они начинали утреннее наступление. И сказали, что задача не выполнена, и… он не слушал, что там говорил прибывший из штаба. В ушах гудело от контузии, ноги дрожали и подкашивались, он весь был в грязи, своей и чужой крови, и в сознание прорывались только отдельные брюзгливые слова обходившего их строй высокого — он даже звания его не разобрал от головной боли — чина.
— … сброд… никакой выправки… что значит «не пройдут»?.. трусы… гоните… да, мы не можем рисковать всей операцией… ну так поставьте заграждение…
А у него даже злости не было, хотя он, как и все, сразу понял, что заграждение — это спецура, которых поставят за их спинами, чтобы они шли только вперёд…
…Гаор осторожно, чтобы не потревожить соседей, повернулся внутри одеяльного кокона на другой бок. Было это, было и другое, и спи, сержант. Мужайтесь, худшее впереди… С этой любимой фразой Туала он и заснул.
А назавтра его почти сразу после завтрака выдернули из камеры и отправили к врачу. Всё было как тогда. Только он шёл, ни на что не надеясь и не рассчитывая. Лестницы, коридоры, краткие команды за спиной. Он для надзирателя не человек, так ведь и надзиратель ему нелюдь. А хорошее слово. Ёмкое, всё сразу объясняет и на место ставит.
Кабинет тот же или другой, но очень похожий. Врач был другой, мужчина. Смотрел и щупал резко, даже грубо, так обычно смотрят в армии. Дескать, знаю, что симулянт, не обманешь. Эта способность армейских врачей, с чем к ним ни приди, первым делом подозревать пришедшего в симуляции, его и тогда удивляла. Но не обижала. Обижаться на кого бы то ни было он отвык ещё в училище. Не можешь отомстить, значит, наплюй и забудь. Гаор послушно вставал на ростомер и весы, дышал и задерживал дыхание, вставал на колени и в полный рост. В своём здоровье он был уверен, а остальное ему по хрену.
— Здоров, убирай его.
— Пошёл.
«И вы пошли…» — мысленно ответил Гаор, одеваясь в тамбуре. Какое-то злое равнодушие все плотнее охватывало его, хотелось только одного: оказаться в камере, среди своих. А все эти пинки, тычки и оплеухи… калечить его перед продажей не будут, а на надзирателей обижаться совсем глупо. Нелюдь она нелюдь и есть. Чего с неё взять.
В камере, пока его гоняли к врачу, произошли изменения. Не было, как он сразу заметил, Большуна, а вот на его собственном месте на нарах сидел новый парень с просвечивающим из-под короткой и редкой чёрной чёлки клеймом-точкой.
— А ну, пошёл, — остановился перед ним Гаор.
— Чиго? — взвизгнул парень.
— А того! — Гаор ухватил его за шиворот и легко отбросил к решётке.
Выжидающе молчавшая камера одобрительно загудела. Парень вскочил на ноги и кинулся на Гаора. Гаор отработанным ещё в училище приёмом перехватил занесенную для удара руку и завернул её за спину противника.
— Тебе как, категорию сменить или придавить сразу? — почти ласково поинтересовался он.
Накопившаяся злоба требовала выхода, и блатяга подвернулся очень кстати. Но Гаор ещё сдерживал себя, не желая и впрямь убивать дурачка или, того хуже, подставлять под утилизацию на сортировке. Но избить его, хорошо избить без особого членовредительства, благо, и старшего по камере нет — это он с полным удовольствием. Парень задёргался, пытаясь сунуть свободную руку в карман брюк. Гаор легко перехватил её, сам нашарил и достал маленькую, не длиннее ногтевого сустава, но острую бритву.
— Ах ты, поганец, — даже удивился Гаор.
Теперь ему стало понятно молчание, которым его встретили. Большуна выдернули и сунули эту тварь, и блатяга решил навести свои порядки, пугая поселковых работяг, что порежет их. А если бритву обнаружат на обыске, то отвечать придётся всем. Ну, он сейчас его от таких штучек отучит.
— Я ж тебя сейчас к решётке прижму и подержу, пока не обуглишься.
— Пусти, — дёрнулся парень, — я ж тебя…
— Что? Ты кого лечить вздумал, сявка?
— Ты его в парашу макни, — посоветовал Черняк, — чтоб охолонул.
Сразу нашлись и желающие помочь в этом благом деле. Гаор отпустил утратившего весь задор парня, и того сразу перехватило несколько человек. Сломав и спустив бритву в парашу, Гаор заново и уже тщательно обыскал захныкавшего парня — вдруг тот ещё что запрятал — и спросил остальных:
— А Большун где?
— Дёрнули.
— Ты таперя за старшего будешь, что ли ча?
Такого оборота Гаор не ждал. Нет, ему случалось брать на себя командование, но… ладно, не тяжелее, чем на фронте, знает он, правда, не всё, но авось сильно не напортачит. И потому, не ответив ни да, ни нет, влепил блатяге лёгкую, но звучную оплеуху и спросил:
— Всё понял, или тебе ещё что для вразумления нужно?
Парень, с неприкрытым и не наигранным страхом глядя на него, замотал головой.
— Тогда живи, — разрешил ему Гаор.
Камера с его решением согласилась. В сам-деле труп — это разборка надзирательская, а кому это нужно? Определив парню место у стены — на нарах-то занято всё, Гаор спросил, кого ещё дернули вместе с Большуном. Оказалось, двоих, а вместо них четверых сунули, трое нормальные, мальцы, правда, только-только из посёлков, и вот энтого поганца. Сразу, понимашь, бритвой замахал и места себе потребовал. А порежет, так сортировки не пройдёшь, ну и…
— Понятно, — кивнул Гаор.
Случалось ему таких встречать и на фронте, и на дембеле. И он знал, что твари
